БАГАЖ
ЛУЧШИЙ ПОДАРОК
Трудно отстроиться от книги. Приставучая. Я до сих пор веселюсь. Сценка — пальчики оближешь. В 1997 году заглянула я в МДК на Новом Арбате, где, мне сказали, продавался мой роман. Я — свежий цветок дури (о, моя книжка на прилавке!) — пошла. Стою смотрю на витрину: лежит она, моя «Золотая ослица». К эйфолиновой ярко-оранжевой обложке прикреплена магазинная аннотация. На белой бумажке чёрным фломастером — чудовищная самодельная мысль маркетолога: что этот роман — вторая версия «Мастера и Маргариты». (Мне стыдно, но к 1997 году я ещё не читала Булгакова. Ну, бывает. А тут — вторая версия.) Жуть какая-то. За прилавком никого, хотя магазин полон народу.
Я жду продавца, чтобы осудить магазинную аннотацию, убрать из витрины, просить удоволиться издательской аннотацией как вполне отвечающей смыслу. Какой ещё Булгаков?
…Из-за плеча моего просовывается ручища. Оборачиваюсь: гора в дорогой дублёнке и норковой шапке, нос ого-го и скулы шире плеч, а в могучих пальцах малюсенький беленький чек. Я смотрю на мощную длань и успеваю пофантазировать за какой книгой пришёл великан, а тут и продавщица вернулась. Мужик тянет к ней чек, а я беру воздух, чтобы спросить у неё, как убрать аннотацию, и слышу слова мужика: «“Золотую ослицу” дайте!» Я захлопываю рот. Продавщица выдвигает витрину и вытаскивает последний экземпляр — аккурат тот, к которому скрепкой приаттачена дурацкая магазинная аннотация. Мужик берёт книгу, я опять беру воздух и — негромко спрашиваю у него, почему он купил именно эту книгу.
Он как даст дёру! Я за ним. Он петляет по торговому залу, мчится к лестнице, я пробегаю шагов пятьдесят и… начинаю хохотать, осознав нелепость положения: писатель гонится за читателем, чтобы спросить по-человечески — зачем купил книгу? Не догнала. И никогда не узнаю, почему он сбежал. Он не мог знать, что автор я, но мужику явно не хотелось, чтобы кто-то вообще узнал о его покупке. Он уносил ноги так, будто похитил грудного ребёнка и заодно миллион из банковского сейфа. Повидаться бы с мужиком, купившим на Новом Арбате в 1997 году роман о любви, поставить ему лайк. Вдруг он жене в подарок?
Сейчас я старательно избегаю книг-подарков и — продолжаю писать книги. В своём ли уме автор этих строк?
Почему я избегаю книг-подарков, я уже говорила: мест нет, и это первая причина. Дарите книгу — дарите запасную квартиру.
Вторая причина — я больше не хочу знать, что и как они чувствуют и куда поехали, но приходится то по работе, то по дружбе, а где взять столько же удовольствия, как в детстве от первых возлюбленных, неизвестно.
Третья и главная причина: публикации за счёт автора я не воспринимаю всерьёз, а те, что за счёт издателя, с гонораром, влачат жизнь на подозрении, что они коммерческая литература, бойко рядящаяся в элитарную, мейнстримовую. Хотя содержание понятий серьёзная, элитарная, мейнстримовая, массовая как-то размывается. Границу термина не потрогать. Как плавающий смысл хипстера. Он выскальзывает, но любой знаток понятия амбициозен: «Я знаю!»
А ещё страшно сверкает очами внутренний надзиратель: книга-лучший-подарок, книга-друг, скажи-мне-кто-твой-друг… Да? Сейчас! Вот-в-чём-дело-ага-переживание. Вопрос начинающего журналиста ваша любимая книга означает покушение на раздевание до друзей, как до трусов или донага. Будто по получении ответа юный интервьюер может сделать правильный вывод.
От знакомства с иными произведениями словесного, да и вообще искусства исстари открещиваются. Или с особым выражением машут лапкой и переводят свой интерес в исследовательский: типа мне только по работе. Так, в принципе не принято хвастаться любовью к сочинению «Молот ведьм» Инститориса и Шпренгера, хотя пособие для инквизиторов опубликовано давненько, в конце XV века. В современных православных средах не следует упиваться знанием книги Анни Безант «Эзотерическое христианство», а быть в курсе её разногласий с Е. П. Блаватской — это уже блеснуть, и весьма блеснуть, и весьма нарваться. От цитирования толстой книги «Майн кампф» у вас не прибавится дружбанов из правильной элиты, вы в любом сообществе вызовете большие вопросы или шкодливые вопросики. Если я признаюсь, что в десятилетнем возрасте наизусть знала роман Гектора Мало «Без семьи», подумают, что у меня в биографии пятна, и надо показаться психологу. Если я скажу, что в подростках перепечатывала на машинке и распространяла «Камасутру» в классе, у вас мигом и навек сложится образ, и я не смогу объяснить «Камасутру» в школе никаким научным интересом, а я ещё комсорг и отличница.
Что ж такое… Почему мы воспринимаем интерес имярека к книге, как кадровик советских времён, листающий личное дело? Конечно, вариант ответа у меня есть. Но я хочу, чтобы все граждане нашей страны выучились свободе. И чтобы невместимая обыденному сознанию мысль, что люди разные, — наконец перебралась из статьи 13 Конституции РФ в бытовую жизнь. Будет ли нам счастье?
